Кафка на пляже - Страница 153

153

– Я сожгла все свои воспоминания. – Она говорила медленно, подбирая слова. – Все обратилось в дым, развеялось в небе. Я больше не могу долго удерживать в памяти то, что было. Помнить все. В том числе то, что было у нас с тобой. Поэтому мне и хотелось поскорее с тобой встретиться. Пока сердце еще что-то помнит.

Наклонившись к окну, Саэки-сан посмотрела на пчелу, замершую на стекле: точкой черной тени та отпечаталась на подоконнике.

– Сначала самое главное, – тихо сказала Саэки-сан. – Уходи отсюда поскорее. Прошу тебя. Иди в лес, обратно, к прежней жизни. Вход еще не закрылся. Обещай мне.

Я покачал головой:

– Саэки-сан, вы не понимаете… Некуда мне возвращаться. С самого рождения, сколько себя помню, никто меня по-настоящему не любит, никто не нуждается во мне. На кого можно положиться? Только на самого себя. То, что вы говорите: «прежняя жизнь», – для меня никакого смысла не имеет.

– И все же тебе надо вернуться.

– Даже если там ничего нет? Даже если я никому там не нужен?

– Ты не прав, – проговорила она. – Я так хочу. Хочу, чтобы ты был там.

– Но ведь вас там нет. Разве не так?

Саэки-сан рассматривала чашку в руках.

– Да. К сожалению, меня там больше нет.

– Но зачем я вам там нужен?

– Нужен,– ответила Саэки-сан. Подняла голову и заглянула мне в глаза. – Хочу, чтобы ты помнил обо мне. Тогда, если даже все другие забудут, мне будет все равно.

Между нами опустилась тишина. Плотный занавес тишины. Мне страшно хотелось задать ей один вопрос. Это желание зрело в груди, становилось комом в горле, мешало дышать. Но я как-то умудрялся сдерживаться, не уступать ему и спросил о другом:

– Неужели память имеет такое значение?

– Иногда. – Она прикрыла глаза. – Иногда это важнее всего.

– Но вы же сами ее сожгли.

– Потому что мне это уже было не нужно. – Саэки-сан сложила на столе руки вниз ладонями. Совсем как сидевшая на ее месте девушка. – Тамура-кун, у меня просьба. Возьми себе ту картину.

– Ту, что в моей комнате в библиотеке? На которой берег?

Саэки-сан кивнула:

– Да. «Кафку на пляже». Пусть будет у тебя. Отвезешь ее куда-нибудь. Где жить потом будешь.

– Но она же, наверное, чья-то. То есть кому-то принадлежит.

Она покачала головой:

– Картина моя. Он мне ее подарил, когда уезжал в Токио учиться. И с тех пор я с нею не расставалась, всегда вешала на стену, где бы ни жила. А когда стала работать в библиотеке Комура, на время вернула ее в ту комнату. Туда, где она раньше висела. В библиотеке, в ящике своего стола, я оставила для Осимы письмо – написала, что уступаю картину тебе. И потом: она и без этого, в общем-то, твоя.

– Как это – моя?

Саэки-сан кивнула:

– Ты же был там. И я тоже – стояла рядом и смотрела на тебя. Давно, давно, на берегу. Дул ветер, по небу плыли белоснежные облака, было вечное лето.

Я закрыл глаза. Лето. Берег моря. Я лежу в шезлонге, ощущая кожей шершавую поверхность брезента. Вдыхаю полной грудью запах прибоя. Ослепительный свет, от которого не защищают даже закрытые веки. Шум волн. Он то отдаляется, то приближается, словно проходит через мембрану времени. Стоя в отдалении, кто-то меня рисует. Рядом сидит девушка в бледно-голубом платье с короткими рукавами и смотрит на меня. На ней соломенная шляпка с белой лентой; девушка зачерпывает ладонью песок. У нее прямые волосы, длинные сильные пальцы. Пальцы пианистки. Руки, облитые солнцем, блестят в его лучах, как фарфор. В уголках прямых губ мелькает улыбка. Я люблю девушку, она любит меня.

Воспоминание…

– Мне хочется, чтобы картина была у тебя.

С этими словами Саэки-сан встала, подошла к окну и выглянула на улицу. Солнце зашло. Пчела по-прежнему дремала на стекле. Подняв правую руку, Саэки-сан поднесла к глазам ладонь, как козырек, и долго смотрела вдаль. Потом повернулась ко мне.

– Надо идти, – сказал она.

Я поднялся и встал с нею рядом, близко-близко. Так, что твердый шарик сережки задел мою шею. Я прижал ладони к спине Саэки-сан, стараясь уловить хоть какой-то посыл или знак. Ее волосы касались моей щеки. Она обняла меня, очень крепко, вцепившись пальцами в мою спину. Пальцы эти цеплялись за стену, которая называется временем. Я почувствовал запах прибоя. Услышал шум волн, разбивающихся о берег. Кто-то звал меня по имени. Откуда-то издалека.

– Вы моя мать? – наконец задал я свой вопрос.

– Ты уже должен знать ответ.

Да, ответ я знал. Но мы оба не могли найти для него слов. Хотя в словесной форме он не имел никакого смысла.

– Очень давно я оставила то, что нельзя было оставлять, – говорила Саэки-сан. – То, что любила больше всего на свете. Я боялась, что когда-нибудь меня этого лишат. И поэтому не могла поступить иначе. Думала: если у меня это отнимут, если когда-нибудь это исчезнет, лучше отказаться самой. Конечно, меня еще не отпускала копившаяся злость. Но я ошиблась. Нельзя было бросать, ни в коем случае.

Я молчал.

– Так что тебя бросила та, которую саму надо было бросить, – проговорила Саэки-сан. – Кафка-кун… Ты можешь простить меня?

– А я способен на это? Имею на это право?

Она закивала, уткнувшись ко мне в плечо.

– Если гнев и страх тебе не помешает.

– Саэки-сан, если у меня есть такое право, я вас прощаю.

«Мама, – говоришь ты, – я прощаю тебя». И лед в твоем сердце зазвенел, дал трещину.

Саэки-сан замолчала. Руки разжались. Она вынула из волос заколку и без колебаний вонзила острым концом в левое запястье. Со всей силы. Потом правой резко надавила рядом на вену. Из ранки показалась кровь. Первая капля сорвалась и неожиданно громко ударилась об пол. Не говоря ни слова, Саэки-сан протянула руку мне. Упала еще одна капля. Наклонившись, я прижался к запястью губами и слизнул вытекавшую кровь. Закрыл глаза, пробуя ее на вкус. Подержал во рту и медленно проглотил. Кровь попала в горло, постепенно впитываясь в иссохшую корку моей души. «Сколько мне нужно этой крови?» – вдруг подумал я. Ведь моя душа так страшно далека отсюда. И в то же время тело мое – здесь. Настоящий «живой дух». Захотелось даже высосать всю кровь Саэки-сан, без остатка, но сделать этого я не мог. Оторвавшись от руки женщины, я поднял на нее глаза.

153